— А дальше что?
— Ну, ты даешь! Что я там со свечкой стоял? Я тоже рассказываю версию… Ну, дальше, так дальше! Николаев очумел от увиденной постельной сцены, такого он не ожидал. Одно дело знать о связи жены с великим человеком, другое дело – увидеть все перед собой: и неодетую жену, и великого человека в кальсонах! Николаев, может быть, первоначально, при других обстоятельствах, предполагал покалякать с Кировым, а потом, то ли стал бы стрелять, то ли нет. И может быть, надеялся, что Киров после объяснения двинет его на руководящую работу, чего рогатый муж хотел больше всего на свете. За это Николаев предоставит Кирову жену для дальнейшего употребления… Но тут в голове у неврастеника помутилось, все расчеты мгновенно забылись, и он пальнул Кирову в голову, а сам от содеянного потерял сознание и упал в обморок, как раз поперек двери, за которой ждал охранник Борисов. Мильда на диване окаменела от страха. Борисов, услышав выстрел, попытался войти в комнату, и не смог открыть дверь – тело Николаева мешало.
— Очень похоже на реальную картину. Даже для незапертой двери ты нашел вполне приемлемое объяснение, — медленно сказал Елисей.
— Реальная-то реальная, но совершенно не подходящая ни для какой версии о политическом заговоре. Поэтому не повинного ни в чем и горячо преданного Кирову охранника Борисова уничтожили сразу. Он был первой жертвой после Кирова. Потом прострелили фуражку Кирова («партийную кепку», как назвал этот головной убор Юз Алешковский), чтобы показать, что Киров был убит в фуражке в коридоре, а не в кальсонах на диване. Хрущевская комиссия приводит результаты экспертизы – пулевые отверстия в голове Кирова и в фуражке не соответствуют одно другому, то есть не могли появиться от одной пули. Хотели убийцу привлечь к игре в заговор, но Николаев не вызвал доверия, менял показания, не давал надежды провести с его участием громкий судебный процесс. Поэтому его расстреляли в конце декабря по приговору закрытого суда. И так далее: расстрелы невиновных людей, лагеря, ссылки. Но машина репрессий давала сбои, свидетелей уничтожили, а кальсоны Кирова сохранили. В XXIвеке эти кальсоны стали важным доказательством в «бытовой версии» убийства. Кальсоны были чистые, свежепостиранные, но со следами любовных утех. Все, далее история преступления заканчивается и начинается история рода.
— Какого рода? Твоего? –подозрительно молвил Елисей.
— Подожди… Так вот, детей сдали в разные детские дома. Решили, что сочетание имени и фамилии Маркс Николаев прямо указывало на происхождение мальчика от убийцы Кирова, поэтому старшему брату поменяли фамилию «Николаев» на фамилию матери «Драуле». На сегодняшний взгляд — глупо, ведь редкая фамилия Драуле не менее заметна, чем редкое имя Маркс. Но по тому времени сработало – Маркс Драуле прожил жизнь, не догадываясь, кем были его родители. Когда началась война, Детский дом со второй попытки вывезли из Ленинграда, довезли до Средней Азии, там Маркс и остался. Стал авиационным техником, прожил долгую жизнь. И только в XXIвеке старик Маркс сообразил, что жизнь могла сложиться по-другому. Только в старости, когда «бытовая» версия убийства стала официальной, Маркса Драуле осенило, сошлись современные исторические открытия и смутные воспоминания детства о большом доме с аркой, о квартире, о родителях, все-таки ему было уже семь лет, когда его поместили в ленинградский детский дом. Он доказал свое родство и в 2005 году был признан жертвой политических репрессий.
— Про Маркса Драуле я кое-что слышал. А про второго брата писали, что следы его затеряны, — сказал Елисей.
— Младшего брата Леонида Николаева так под своим именем и определили в детский дом под Вязьмой, специально подальше от Ленинграда.
— А как же так получилось: детей убийцы Кирова, практически, со своими именами отдали в советские детдома в центре России? Не убили, не сослали, как всех их родственников до третьего колена…Непонятно…- задумчиво спросил Елисей.
— Думаю, что через два – три года сыновья убийцы члена Политбюро «так легко» бы не отделались! Но это все-таки был тридцать четвертый год, ну, тридцать пятый, а не тридцать седьмой. Хоть состоялось уже постановление ЦК ВКП(б), определяющее, что делать с детьми репрессированных в зависимости от возраста и наличия родственников, оставшихся на свободе, но постановление еще не набрало силу, его приняли только за три недели до убийства, в ноябре 1934, и масштабы арестов были еще не те. В тридцать седьмом году Ежов выпустил специальный приказ «Об операции по репрессированию жен и детейизменников Родины», который «навел порядок в этом вопросе». Так что, Маркс и Леонид, считай, «проскочили».
— Ну, так что младший брат? – Елисей вернул Леонида к повествованию.
— Леонид в возрасте трех лет попал в очень хороший детский дом. Заведующую детдомом звали Полина Боярская. Она считала свою работу партийным заданием, фанатично заботилась о воспитанниках и выбивала из районных властей для детей все, что могла. В некоторых случаях ездила в Смоленск и в Москву. Заведующая жила жизнью детского дома, не воровала, и сотрудникам не давала воровать. Поэтому детский дом жил довольно сытно и благополучно. Кроме того, Полина Боярская заботилась о политическом и культурном воспитании детей и персонала: заставляла книги читать и пересказывать, следить за событиями по газетам и слушать радио. Свое мнение заведующая не всегда высказывала вслух на политинформациях, но мнение свое, хоть и не высказанное, имела. Уже в июне 41-го года заведующая стала хлопотать об эвакуации, когда о том, что немцы могут прийти в Вязьму ни у кого даже мысли не возникало. Но Боярская добилась разрешения, вагонов, договорилась о пункте назначения и избежала обвинения в пораженческих настроениях и паникерстве. Детский дом переехал в Башкирию и занял деревенскую школу. Просить у местных руководителей о чем-либо было сложнее, связей вяземских не было. И Боярская стала создавать в детском доме сельскохозяйственное предприятие, чтобы подкормить детей и персонал. Леонид рассказывал, что детский дом выращивал просо, и пшенная каша была основным блюдом. Продавали просяные веники, держали свиней. В Башкирии прожили всю войну, вернулись в Вязьму только в 1946 году, Леониду было уже 15 лет. Полина, которая относилась к нему очень внимательно, пожалуй, даже выделяла его среди других детей, в 1947 году определила Леонида в школу фабрично-заводского обучения ФЗО с предоставлением общежития. Она договорилась с мальчиком, что он будет приходить в детский дом не реже раза в неделю. Леонид так и ходил к «Мам-Полине» все полгода, пока учился на фрезеровщика. Потом поработал недолго на заводе и поступил в техникум, все под бдительным взором Полины. Вслед за техникумом последовал призыв на службу во флот на 4 года. Когда призывник с техникумовским значком на лацкане пиджака пришел в родной детский дом прощаться, Полина заперла кабинет изнутри и поведала Леониду Николаеву тайну его происхождения в таких выражениях: «У тебя в метрике стоят прочерки – родители неизвестны. Я знаю, кто твои родители. Твоя мать – Мильда Драуле, жена Леонида Николаева, который в 1934 году убил Кирова. Сергей Миронович Киров и Мильда любили друг друга, и ты – плод этой любви. Ты должен сохранить эту тайну ради спасения твоей и моей жизни до тех пор, пока… В общем, не знаю, до каких пор. Не вздумай хлопотать о перемене отчества на «Сергеевич». Но сына своего, когда он будет, назови Сергеем. Я, как видишь, храню тайну с 32-го года. Тогда тебя в детский дом привез чекист из Ленинграда. Он оказался моим знакомым, и рассказал мне о твоем происхождении. Больше я о нем никогда не слышала. Думаю, что он погиб, все, кто что-нибудь знал об убийстве Кирова, были расстреляны. Ты хорошо меня понял? После службы поступай учиться в институт. Четыре года — большой срок, если я буду жива, когда ты вернешься, я тебе помогу». Про брата Маркса Николаева Полина ничего не сказала, возможно, сама не знала.