Старший лейтенант Шаповалов

Я сидел и размышлял о том, что меня ждет, куда меня пошлют и какие следует высказать предпочтения, если капитан первого ранга Муравьев предложит не одну вакансию. В этом случае скажу, что желаю служить на корабле, а не в штабе. А если можно будет выбирать корабли? Пожалуй, лучше должность повыше, при этом, понятно, корабль будет рангом пониже…

Течению этих мыслей, естественных в моем положении, мешало некоторое беспокойство, некое побочное обстоятельство. Я перестал размышлять о карьере и стал искать эту «занозу в мозгу».
«Занозой» этой было странное поручение, которое дал мне на прощание Сухомлинов. По ходу размышления мне стало казаться, что передача пакета было для министра основным в его беседе со мной, а мой перевод и изменение моей судьбы он предпринял лишь для маскировки этого поручения. Про Михаила Лемке я слышал. Он был журналистом, которого призвали в армию с возложением на него обязанностей историографа. Упоминали о штабс-капитане Лемке в связи с делом полковника Мясоедова, повешенного в марте за шпионаж.

Я служил при военном министре как раз в тот период, когда одиссея Мясоедова трагически завершилась. Как и все в окружении Сухомлинова, я полагал, что полковник казнен по ложному обвинению. Приговор суда не был утвержден командующим армией в связи с различием мнений судей, но Мясоедова повесили по личной резолюции Верховного главнокомандующего Великого князя Николая Николаевича: «Все равно повесить!»

Все мы считали Великого князя Николая Николаевича скверным Главнокомандующим и вздорным человеком. Первым обстоятельством определялись многие наши неудачи на фронте, а следствием второго были такие события, как беззаконная казнь полковника Мясоедова. Говорили даже, что смертельная для Мясоедова резолюция Главнокомандующего была наложена Главнокомандующим из неприязни к военному министру Сухомлинову, покровителю полковника Мясоедова.

Прочь эти мысли! Пора оставить генеральские взаимоотношения, я больше не адъютант! Нужно терпеливо обдумать мое собственное положение, не отвлекаясь на посторонние, чужие, полученные из третьих рук, а, значит, унизительные и неверные сведения. Что мне Гекуба! Буду думать о своей судьбе, и поступать в соответствии со своими выводами. Ведь не совсем же я переродился из боевого морского офицера в адъютанта всего за несколько месяцев!

Итак, Сухомлинов решил передать важное для него письмо с человеком, который должен был тут же исчезнуть. Слава Богу, не физически, но исчезнуть из Петрограда, при этом посланный не должен был попасть ни в Ставку, ни в Царское, ни в Москву. Точнее, не должен был успеть. Хотя, кто знает? Возможно, я приговорен, и меня застрелят после передачи письма. Где, в Питере? Вряд ли. По дороге к месту службы?.. Нет, не так говорил со мной министр, как будто я приговорен им к смерти. Оставим эти страхи. Остановимся на том, что я должен передать письмо и отправиться к месту службы.

Из этого следует, что мне не станут предлагать службу в штабе, а отправят во флот, с отбытием к месту назначения сегодня же. Значит, мне нужно поскорее отправиться на квартиру, рассчитаться с хозяйкой, собраться. Нужно еще проститься с Сонечкой, милой сестрой милосердия в лечебнице Военно-хирургической академии. Чтобы все это успеть, а потом явиться в назначенный час к Казанскому собору, требовалось поторопиться.

Денщика у меня не было. Я зашел в караульное помещение и, спросив разрешения у дежурного офицера, взял в помощники нижнего чина. Получилось удачно, потому что этого солдатика я знал ранее, он был городским и казался мне толковым парнем. На улице подозвал извозчика, и мы покатили. Через пять минут мы были на квартире. Я сообщил хозяйке, что съезжаю и рассчитаюсь с ней через час, затем показал солдату, как и что паковать, вскочил на поджидавшего извозчика и помчался в лечебницу, погрузившись в светлую любовную грусть: «Прощай, мой друг, прощай…»

Сонечку я нашел в широком коридоре лечебницы. Она стояла у окошка с красавцем в больничной одежде и с прекрасными пшеничными усами. Наличие раненого кавалера при Сонечке даже обрадовало меня, значит, место возле Сонечки не останется пусто. Увидев меня, Сонечка так смутилась, что я чуть было не повернул назад, и только намерение оставить сестре милосердия на память обо мне некоторую сумму денег удержало меня от того, чтобы расстаться с Сонечкой без прощанья. Действительно, куда бы я дел эти деньги?!

Я подошел, отдал честь Сонечке, кивнул красавцу, и сказал, что желал бы проститься с Софьей Дмитриевной. Сонечка уже взяла себя в руки и ответила.

— Представляю вам подпоручика Грановского, он уже выздоравливает, — потом, повернувшись к красавцу, сказала: — Идите в палату, Сергей Александрович, я к вам подойду, когда освобожусь.

«Хорошо, что он выздоравливает, полагаю даже, что в определенном смысле он уже выздоровел, — подумал я. — А от себя Сонечку я уже освободил. Почему это сестра милосердия обещает подойти к раненому, когда освободится? Одним неуместным словом проговорилась бывшая моя Сонечка, призналась в новой любви! Увы! А не будь перемен по службе, я мог бы и не узнать о своей отставке на сердечном фронте. Впрочем, мне теперь до этого дела нет».

Добавить комментарий