Зубочистка

Поэтому соображения о том, как поделить их бывшее общее семейное достояние, никогда не тревожили Клавдию Петровну. Она не думала об этом, потому что за много лет не привыкла к мысли, что старики, сын и дочь – это три разных семьи. Не отделилась от детей и их друг с дружкой не разделила. Отмахивалась от мыслей о наследстве: пустяшное наследство-то, как-нибудь поделят! А пока считала, что все у них общее, семейное, в особенности сад. Еще этой весной заставляла Таню приехать и вскопать участок, а на отказ дочери отреагировала: «Тогда детей пришли!»

Не думала, пока не заболела… Легкомысленно, конечно… И теперь тоже не решила, как делить. А надо бы, хотя бы для того, чтобы дети не разругались между собой…

«Ох, не вчера это началось с Колькой-то, – вспоминала Клавдия Петровна. – Стояли как-то с сыном на автобусной остановке два часа, нет автобуса, хоть умри. Ну, сказала: «Вот видишь, Коль, какие неудобства терпим. А на машине бы сейчас вмиг доехали, и ждать не надо». Мол, почини машину, ведь новая совсем, стоит – пропадает. А Николай как начнет: «Совсем вы с Танькой зажрались, вам уже и с народом в автобусе зазорно проехать!» Не поймешь, шутит или всерьез. Ответила: «Да я ж не о том, сынок». И замолчала. А надо было не молчать, а сказать, что люди ни при чем, у них машины нет, вот и ждут автобуса. У тебя-то есть, отремонтируй да снова езди. Очень меня тогда эта машина огорчала. Я уж и деньги предлагала на ремонт, и мастера нашла. Не захотел Николай, мол, я сам сделаю, там – пустяк. Я уж и к жене Колькиной. Так она, два сапога – пара: «Не нужно нам ее чинить, у нас все равно денег на бензин нет». Нет денег – заработай на той же машине, как Танькин муж делал. Разве скажешь им, у них на все ответ готов. Не даром говорят, что пьяница сначала совесть пропивает, а потом уж все остальное… Это Колька – пьяница, а жена его не пьет и его ограничивает, тут уж грех говорить. Может жена Колькина просто так сказала про ремонт машины, мужа защищала, ведь отвечать свекрови что-то надо… Дай-то Бог…»

В чем же ее вина? Может, нет вины, зря казнится… Ну, для суда-то конечно нет, но ведь не суд, а сама себя судила Клавдия Петровна, сама себе была и судьей, и прокурором… И приговор ей – высшая мера через два три месяца… Сама виновата, сама так вела, что главное – семья. А на самом деле, хоть и семья, а ведь отдельные люди, так-то вот.

Игнаша покойный начнет за столом что-нибудь рассказывать, гости поднимут глаза от тарелок, слушают. А ей кажется, что это неудобно, стыдно, не порядок это – перед людьми так выставляться. Сразу, бывало, вмешается: «Гости дорогие, не слушайте его, кушайте, пожалуйста! Вот я вам еще горяченькой картошечки поднесу!» Игнат сразу покраснеет, уткнется в тарелку. Она и ему: «И ты, Игнат Алексеевич, кушай, не отвлекай гостей!» Игнат только пробормочет: «Иди на хрен…», вылезет из-за стола и курить пойдет.

А Колька с Танькой смотрели, на ус наматывали, что человека и оборвать, и унизить можно. Не человек важен, а главное, чтобы порядок был, не нами заложенный… Прежняя-то жизнь, при Хрущеве, при Брежневе, под такой распорядок лучше подходила. А теперь не то. По-разному дети на одних и тех же семейных уроках учились, по-разному жизнь понимали. Парень сломался от этих передряг. Другие настали времена, не для всех новая жизнь подходит… А Татьяна ничего, держится. Учиться хотела только в Москве, в инженеры – ни за что, пошла в экономисты, замуж – только за москвича. Тогда-то неясно было, куда девка стремится. А теперь, когда в их городе предприятия позакрывались, а все дела и все деньги переехали в Москву, видно стало, что права была Татьяна. А ведь сколько раз говорила дочери – не лезь, где родился, там и сгодился, всех наук не превзойдешь, всех денег не заработаешь… Что бы они сейчас делали, коли послушалась бы Таня ее советов?

Стыдно было вспоминать это Клавдии Петровне, да она никогда раньше и не вспоминала. Только сейчас, после своего открытия… после своей догадки, что Коля подлость эту сделал, судила себя, все вытряхивала из памяти. Тщательно искала, от отчаянья доказывала самой себе, что виновата…

Мысль о своей вине уже больше не покинула Клавдию Петровну, укоренилась у нее в голове, дополнила постоянно текущие мысли о прошедшей жизни, о болезни и смерти. Детство деревенское, работа в колхозе, потом замужество и переезд в город, семья, работа на фабрике, болезнь самая страшная и предстоящая скорая смерть. За что?! Теперь круг замкнулся: Клавдия Петровна полагала, что знает, за что. За такого сына. Вот тебе и порядок-распорядок.

Прошло несколько лет. Квартиру, в которой жила Клавдия Петровна, Николай сдает. Эти деньги составляют существенную часть семейного бюджета, потому что на работе Николаю платят очень мало, а работы нет совсем. Зато разрешают уходить когда в три часа, а когда и в двенадцать.
На садовом участке продолжают плодоносить посаженные Игнатом Алексеевичем яблони. Если год урожайный, то Николай собирает яблоки, укладывает их в ящики и опускает в погреб. Потом ворчит и жалуется жене, что все делает он один и никто ему не помогает, даже дочь.

Добавить комментарий