Мы собирались жить самостоятельно, и теща вымыла, выскребла нашу комнату в Козицком переулке для приема маленького. Но из роддома я повез Катю с Павликом к родителям. Это еще одна неразгаданная мной загадка семьи — почему родители пожалели нас и взяли с ребенком к себе.
Первые полгода жизни моего сына были ужасны, они вместили три больницы, одну операцию и детский писк круглые сутки.
Папаня скандалил, что из-за очередной пустяковой простуды перенесли серьезное дело — операцию, что в доме беспорядок. Брат готовился в университет, а условий дома не было, шум, суета. Родители ему объясняли, из-за чего такие неудобства, и он однажды высказал мне свои претензии.
— Мать нас с тобой поссорит из-за пустяков, а мы с тобой самые близкие люди на всю жизнь, — ответил я Лешке, и на все время нашего совместного житья вопрос был исчерпан.
А мама старалась к ребенку не подходить и не подпускать к нам Алешку. Она объясняла, что может привязаться к ребенку и будет страдать от разлуки с ним, когда мы с Катей разведемся — так страдали некоторые ее знакомые бабушки.
Если мальчишка слишком громко орал, мама приоткрывала дверь в маленькую комнату и говорила:
— Что, трудно? Ну, ничего-ничего, всем бывает трудно. Сделайте, чтобы ваш ребеночек не кричал — Алеша занимается.
После этого мама шла к телефону и всем своим знакомым рассказывала:
— Он такой маленький, мои такими не были. Это не ребенок, а человеческая личинка.
Зато неприятное соседство моей семьи побудило родителей к активным действиям. Во-первых, отец похлопотал, и нам предоставили возможность купить двухкомнатную кооперативную квартиру. Причем родители соглашались дать денег на первый взнос, но не более того, что дадут Катины родители. Помню, что первый взнос составлял 2700. Теща, обегав всю родню, набрала, в конце концов, 1200. Столько же дали и мои папа с мамой. Остальные я искал сам. Дело было не в равенстве и братстве, а в упрощении отношений после нашего с Катей развода, да и вообще, с какой стати давать больше них. Во-вторых, мама устроила Павлика в ясли около нашей будущей квартиры. Я хоть и смотрел родителям в рот, но уже тогда понимал, что отдавать в ясли годовалого мальчика — варварство. Однако любые мои попытки порассуждать на эту тему и поискать другие варианты мама пресекала твердо и жестко: «Все так делают».
Наш новый дом построили очень быстро. Мы переехали, когда Павлику не было еще года и двух месяцев. На прощанье отец мне сказал:
— Все. Больше к нам не обращайся. Можешь разводиться или делать, что хочешь. Сюда ты не вернешься.
— Само собой, понятно, — поспешил заверить я папу, испытывая неудобство от того, что он мог подумать, будто я еще на что-то рассчитываю.
Мы зажили отдельно. У родителей бывали с «официальными визитами», по случаю какого-нибудь семейного торжества, на которое нас приглашали. Так же, по «табельным дням» и родители приезжали ко мне. Кроме этих обязательных посещений я лишь изредка заезжал к маме. Мы быстро утрясали пустяковое дело, из-за которого я приехал, и мама меня кормила обедом, соблюдая меню и сервировку в соответствии с невысоким рангом гостя, попросту не доставала из холодильника то, что мне было «не по чину». Если случалась промашка, и на столе появлялась, к примеру, банка концентрированного молока с двумя дырками в крышке, то мама исправляла положение.
— Не пей, — говорила она. — Молоко ледяное, из холодильника.
— Ничего, — легкомысленно отвечал я маме, — я маленькими глотками.
— Ну, знаешь, надо оставить папе, — с этими словами мама забирала у меня банку и возвращала ее в холодильник, откуда та была по ошибке вынута.
Раз в два месяца мама приезжала к нам в новую квартиру. Ее визиты проходили всегда одинаково. Она торопливо выкладывала из сумки масло, сыр или колбасу, купленные по дороге, приговаривая: «Скорей, скорей, а то Марк Израилевич узнает». Потом брала на руки Павлика, обязательно предварительно спросив: «Павлик покакал?» Через полминуты отдавала внука Кате со словами: «По-моему, он хочет какать. Ну, мне пора, столько дел, и Марк Израилевич может хватиться, тогда я не знаю, что будет». Я помогал маме поскорее одеться и провожал ее до остановки автобуса кратчайшим путем, который она от визита к визиту забывала.
По дороге мама мне жаловалась на отца, вдохновенно и подробно рассказывала, как он ее унижает и обижает — это была, пожалуй, единственная тема наших разговоров. Теперь я думаю, что именно эти регулярно повторяющиеся моноспектакли для единственного слушателя поколебали во мне любовь к отцу. Правда, однажды, мы говорили о другом. Мама посмотрела американскую кинокартину с Джейн Фонда в главной роли. Картина называлась «Забавные приключения Дика и Джейн». В ней был эпизод, когда попавшие в трудную ситуацию молодые супруги обращаются за помощью к родителям, а те отказывают им, не проявив никакого сочувствия, только самодовольно рассуждают, что их разорение закономерно, потому что космическое направление, в котором работал молодой муж, неперспективно. Мама полагала, что это она придумала использовать демагогические аргументы в оправдание собственной черствости по отношению к своему взрослому ребенку, а тут оказалось, что это не только давно известно, но даже экранизировано. Маме показалось, что ее поймали с поличным. Находясь под впечатлением от этой картины, мама стала говорить мне: «Мы вам тоже совсем не помогаем…» Но я маму за пять минут переубедил, объяснил, как мощно они нам помогают, для убедительности сложив стоимость сегодняшнего куска сыра с ценой прошлогоднего подарка на мой день рождения. Вернее, не переубедил, а подтвердил, что я так же глуп и так же ничего не понимаю, как и раньше.