Отец был горячим комсомольцем тридцатых годов, в школе занимался всевобучем. У меня сохранилась вырезка из газеты со статьей под названием «Фарбер — лучший организатор». Ходили в полувоенной форме, учили немецкий язык.
Семья моего деда, которого я никогда не видел, а отец не помнил, кто он был по отчеству, состояла из него самого, ночного сторожа, неработающей бабушки и двух сыновей — моего отца и его младшего брата. Жили бедно, как все, и даже еще беднее. Дома было тяжело — нищета и скандалы. Настоящая жизнь была в школе, в кружках, в комсомоле.
Окончив школу, отец пытался поступить в университет, но экзамены сдал плохо, к тому же то ли в этом году, то ли за год до этого умер дед, не дожив до шестидесяти лет. Отец пошел работать. В школьные каникулы он подрабатывал в типографии «Комсомольской правды», туда же и устроился. Из типографии приносил домой читать полуготовые книги, однажды за ночь прочел «Как закалялась сталь» Николая Островского. Потрясение от этой книги осталось на всю жизнь. В общем, был культурным юношей. Довольно быстро толкового парня заметили и взяли из типографии наверх, в редакцию, в отдел писем.
Когда посадили комсомольского вождя Косарева, стали активно выявлять врагов народа в комсомоле. Косарев говорил, что в комсомоле нет врагов народа, за что и поплатился. В «Комсомольской правде» пристальное внимание уделялось происхождению. На вопрос «Кто твой отец?» — Марик Фарбер ответил, что отец умер в 1936 году.
— А кем работал, пока был жив?
— Ночным сторожем.
— На каком заводе?
— На совместном с немцами.
«Ну, тогда он, наверное, был шпионом, и Фарбера нужно выгнать из комсомола как шпионского сына», — решили комсомольцы. Все стали рассказывать разные случаи про шпионов и их детей. Общее мнение сходилось к тому, что одного выявили. Когда все накричались, встал Юрий Жуков, молодой, а впоследствии известный журналист, и сказал, что не все же, кто работал на совместных предприятиях, были шпионами. Все опять стали кричать, но тон собрания изменился, и решили объявить выговор. С этим решением мой отец был внутренне согласен, ведь как напряжена была международная обстановка.
Однако райком комсомола такое решение не утвердил, как несоответствующее тяжести проступка, и послал в горком предложение исключить Фарбера из комсомола. В горком отец поехал вместе с секретарем комсомольской организации, но даже не заходил в кабинет, ждал за дверью. Секретарь вышел оттуда, позвал отца за собой и на улице сказал ему: «Утвердили выговор».
Отцу объявили выговор и понизили зарплату, но он, дитя своего времени, приняв самое мягкое из возможных наказаний, не был удовлетворен. «Как же так, — рассуждал отец. — «Комсомольская правда» и горком оказались едины в своем мнении, а райком хотел честного комсомольца исключить, не считаясь с мнением первичной организации. Наверное, в райкоме засели контрреволюционеры, и их надо вывести на чистую воду». Эти свои мысли отец высказывал вслух в общественных местах, однако то ли отец сам испугался двинуть дело, то ли ему отсоветовал умный секретарь, я из рассказа отца не понял, но история на этом заканчивается. А рассказывал мне ее отец один раз в жизни, и потом ни на какие вопросы не отвечал.
Так что мой отец был вполне молодым человеком конца тридцатых годов. Он носил галстук с большим узлом, большие наручные часы и очки в круглой металлической оправе, был спортсменом-разрядником, даже участвовал в Спартакиаде народов СССР, писал статьи и встречался с девушками. В армию его не призывали — он был единственным кормильцем матери и младшего брата.
Когда брат повзрослел, отца взяли в армию и привезли в Карелию. Однако тут же хотели отправить назад — на месте показалось, что четыре диоптрии для солдата много. Последнюю подпись под документами отец должен был перед отъездом получить у какого-то замполита или комиссара. Тот посмотрел отцовы документы и сказал:
— Куда ты поедешь? Война все равно будет. Тут тебя научат и сделают солдатом, а там пошлют необученного воевать, и погибнешь просто так. Будешь служить.
Возможно, этот человек спас отцу жизнь, судьба московского ополчения трагична.
Так отец стал заряжающим в орудийном расчете на конной тяге. Отец рассказывал, что служба складывалась удачно, он даже был победителем в смотре состояния лошадей, за что получил благодарность и коня командира взвода — чтобы так же образцово ухаживал и за ним.
Вскоре после начала войны отца из артиллерии откомандировали в редакцию газеты 14-й армии. Отец уходил не очень охотно — он привык, у него получалось, для неуверенного в себе человека это важно. Потом, в редакции все были командирами и политработниками, а отец был красноармейцем. И, наконец, отец хотел получить орден, и ему казалось, что в орудийном расчете этого добиться проще. А что касается опасности, так ведь отцу было двадцать с небольшим.
Но его не спрашивали: работал в «Комсомолке» — значит иди служить в редакцию.
Служба в редакции тоже сложилась хорошо, об этом я мог судить по воспоминаниям товарищей отца, вышедшим уже в наше время, в которых о Марке Фарбере отзывались очень тепло и называли и смелым, и веселым, и кудрявым, а я знал отца только лысым. Остались подшивки газеты и маленькие военные сборники, в которых было много статей отца, и сделанные им фотографии.