Почтовый ящик

— А нам-то что? У Крысанова конфликт с начальством, то есть с тобой. Вот и давайте, бодайтесь, а мы посмотрим, что будет, — дерзко глядя Сереже в глаза, сказал Валера.

Сережа потупил взор и ничего не ответил. «Ладно, дорогой, — подумал Сережа. — Я тебе сейчас покажу, с кем у Крысанова конфликт!» В тот же день Сережа подошел к Крысанову и сказал вполголоса несколько притворным тоном.

— Смотрю я на вас, Виктор Николаевич, и думаю, что нет на земле справедливости. Вы для работы — человек бесполезный, ноль без палочки, а Полоскин может все, фактически незаменимый работник. А платят что вам, что ему почти одинаковую зарплату. И я ничего не могу изменить, разве что квартальную премию у вас убавить, а ему прибавить. Вот я и думаю…

— Дешевка ваш Полоскин, самоучка, четыре класса образования, — сходу завизжал Крысанов. Замолчал, потом решил, что сказанного мало, и добавил. — Мордва этот ваш Полоскин, татарин! Басым-барасым, мала-мала понимай, ек.

Последние слова Крысанов произнес на родном, по его мнению, для Полоскина языке.

— Слушай, Крысанфа, а ты, часом, не негр? — отозвался со своего места Валера.

Валера Полоскин был русским, а не татарином. С татарским народом Полоскина объединяло то, что он уже три года подряд ездил в свой отпуск с бригадой плотников подрабатывать в колхоз «Коммунизм-Га» недалеко от Набережных Челнов, а потом рассказывал в лаборатории о тамошних жителях с симпатией и сочувствием.

После этого эпизода никто не говорил Сереже, что изгнание Крысанова — это его личное дело.

Процесс насильственного увольнения Крысанова затянулся настолько, что на заявку, написанную Валентиной Михайловной, успел прийти положительный ответ, то есть предложенное устройство признали изобретением. Узнав об этом, Крысанов был потрясен. На всех этажах института он кричал, что у него украли изобретение. Валентина Михайловна возмущенно сказала: «Но вы даже не знаете, о чем заявка!» Крысанов посмотрел на нее с презрительным удивлением и пробормотал: «При чем тут это?»

Сережа убедился в правильности своей догадки о взглядах Крысанова на изобретательство. Воровство, по мнению Крысанова, состояло в том, что ему не дали оформлять заявку и не включили на этом основании в коллектив авторов. Но Валентина Михайловна не поверила Сережиным объяснениям, сказала, что это слишком сложно и не жизненно, а Крысанов орет просто потому, что он — сволочь.

Кончилась служба Крысанова тем, чем и должна была кончиться — он уволился из института по собственному желанию. Но шестого института он себе найти не смог и ушел в «никуда». Сережа не присутствовал при исчезновении Крысанова, за три дня до его ухода взял командировку и умотал в Питер, от греха подальше.

Через пару лет кто-то, вернувшись из Москвы, сказал, что видел, как Крысанов в переходе станции метро «Проспект Мира» торговал газетами.

— Вообще-то, жалко немножко… — сказал, узнав про эту новость, Сережа, который уже позабыл о своей злости.

— Ничего, дураков надо учить, — назидательно сказал Полоскин.

ГЛАВА 27

То, что на предприятии работают отец и муж, Таня особенно не ощущала. Так, иногда бывали моменты, в основном приятные.

Однажды давно, еще несколько лет назад, около Таниного стола остановился Зарезов, привычно посмотрел, какую книжку она читает, потом уставился на Таню красноватыми глазами навыкате и спросил в своей обычной грубоватой манере.

— Серега Зуев, что ли, твой муж?

— Да, — ответила Таня.

От Зарезова, как всегда, попахивало, но Таня сидела за столом, а он стоял около нее, поэтому расстояние скрадывало запах.

— Нет, то, что ты Прокофьича дочка, я знал. Тебя поэтому сюда и взяли. Батюшку твоего я с давних пор знаю, и на полигоне вместе сидели, и вообще… А то, что Зуев — твой муж, мне в голову не пришло, — Зарезов сам перед собой оправдывался в собственной несообразительности. Он как будто ждал еще одного подтверждения вновь открывшегося обстоятельства.

— Я же вам говорю, Сергей Зуев — это мой муж, — сказала Таня и добавила, осмелев. — Разрешите представиться, Зуева Татьяна Андреевна.

— Да… толковый парень, шарит в нашем деле, — Зарезов в Таниных словах услышал только подтверждение того, о чем спрашивал. Он никакого значения не придал тому, как это было сказано.

— И обрати внимание, — продолжил Зарезов. — Не только разбирается, но и знает, чего хочет. Это еще реже бывает. А то, я думал, что ваше поколение в основном… книжки читает.

Евгений Алексеевич высказался и отошел. Сказал все-таки гадость. Вроде бы и похвалил Сережу и папу, но не преминул подчеркнуть, что к ней, Тане, эти похвалы не относятся. Ну, и Бог с ним. Он столько лет работает, поэтому столько знает. А Таня не так уж и давно. Кроме того, женщине тяжелее, два декретных отпуска, заботы о воспитании детей, домашние хлопоты, поди все успей…

Бывало еще, вспоминали о ее семье, когда раньше были продовольственные заказы, правильнее бы их называть «наборы», и Тане доставался заказ по жребию. Тогда можно было услышать, как какая- нибудь обделенная сослуживица злобно шипела за спиной: «Все для своих!»

Андрей Прокофьевич велел Тане на хулу внимания не обращать, а если родственников хвалили, то говорить: «Спасибо, мне очень приятно», и больше ничего. «А то брякнешь лишнего, потом разбирайся», — добавлял отец.

Добавить комментарий